Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Он уехал, а вскорости на Алтае появился другой Павел Петрович — Бахеев. Но это уже другой сказ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы засиделись допоздна. Не хотелось расставаться: как будто сошлись близкие, давно знающие друг друга люди. На прощание они подарили мне пластинку: «Традиционный песенный фольклор Западной Сибири. Хоровая группа села Бергуль». И тут же сами затянули протяжную, с задорно-лихими-озорными вскриками, мелодию. Эти песни певали при Павле Петровиче.
— Передайте Павлу Петровичу привет, — наперебой говорили старики на прощанье. — Передайте привет нашему учителю!
ИЗ БАЖОВСКОЙ КОПИЛКИ
Прочно запомнилось:
Всех людей он делил на узкоглазых и широкоглазых. Не по физическому признаку, разумеется, а по склонности ума, пониманию явлений жизни, кругозору.
«Узкоглазый человек, — говорил он, — это как лягушка, которая, хоть и имеет в каждом глазу восемь тысяч фасеточных глазков, а видит только муху, которую собирается слопать. Больше ничего не видит. Так устроена.
А широкоглазый — этот видит далеко вперед, видит, что сзади, видит по бокам, объемлет все явления разом. Только широкоглазый может принять правильное решение, ничего не испортит, не навредит. Вот такие люди нам нужны…»
И еще — из того, о чем уже говорилось, но хочется повторить, чтобы задуматься, поразмыслить лишний раз поглубже.
Помните, рассказывал: в Полевском, когда двигались плотиной Штанговой электростанции, шофер придержал скорость, а Павел Петрович глянул в окошко машины, весь во власти воспоминаний о безвозвратно минувшем, и сказал:
— Кажись, Штанговая. Где-то здесь моя милая жила…
Помолчал.
— Поглядеть бы теперь, наверное, такая холера стала; и не поверил бы, что когда-то пленяла…
И еще через полминуты, когда Штанговая осталась позади:
— А ведь все они оставили след в душе…
Три фразы — золото. Золото! Не так ли скажет о себе каждый, после долгой разлуки попав в родные места.
Непостижимая, колдовская тайна простых, обычных слов, в бажовских устах приобретавших особую силу и выразительность, вероятно, будет долго занимать умы литературоведов, исследователей его творчества. Скажу про себя: мне их никогда не забыть, как не забудется весь облик патриарха уральских литераторов, с седой бородой и ясными добрыми глазами, — живой библейский мудрец, сошедший с полотен древних мастеров.
В 60-летие уральского сказочника в издательстве устроили товарищеское чаепитие. Совместно с писательским активом выпустили специальный номер стенгазеты, посвященный этому торжеству. Потом эта газета долгое время хранилась в доме Бажовых вместе с скромными дружескими приношениями, знаками признания бажовских заслуг и уважения его таланта. Газета громадная — два ватманских листа, с дружескими шаржами, четверостишиями, и в их числе такое (автор Б. Рябинин):
Серебристый волос вьется,
Плешь на маковке блестит,
Бесконечный сказ ведется…
Угадайте, кто сидит?
На рисунке изображалась круглая лысина, вид сверху, и ореолом — волосы, как нимб святого.
Угадать было легко. Бажова нельзя было спутать ни с кем.
Павел Петрович поглядел, хмыкнул: «Доживешь до моего, может, глаже будешь». Понравилось или осуждает, не поняли.
За столом, когда кончились официальные речи и наступило время непринужденной болтовни, заметил в своей обычной манере:
— Насчет волос ладно, а плешь… кто говорит, признак ума, а кто: умные волосы покидают дурную голову… кому верить, не знаю. Сказывают еще, жены выдирают, когда мужик провинится. Ну, моя-то недеручая, не обижала, хоть, наверное, заслуживал не один раз…
Близким, родственникам всегда кажется, что об их любимых говорят недостаточно уважительно. По этой причине Валентина Александровна потребовала удалить Штанговую, когда воспоминания «По следам легенды» печатались впервые. «Борис Степанович, как вы могли написать такое?! — разводила она руками. — Павел Петрович был такой чистый человек…» Спору нет. Павел Петрович, сколько мы его помним, действительно был человеком безупречной порядочности и честности, будь то общественная деятельность или личная жизнь. Таким он запомнился всем. Однако живой человек есть живой человек, надо ли делать из него деревянного идола? Образ Бажова значительно увял бы, превратился в иконописный лик (против подобной святости всегда решительно возражал и сам П. П.), — а такой, непосредственный, он даже ближе, симпатичнее.
Мы шли по улице. Разговор зашел о книге Горловского. Незадолго перед тем историк Горловский — преподаватель и научный сотрудник университета — выпустил книгу-исследование о горном городе Екатеринбурге. Опыт истории, точнее, попытка взглянуть на историю глазами нашего современника. Нам, писателям, в том числе и Бажову, книга в целом понравилась: не так уж много написано о Свердловске, а автор исследования проделал громадную работу, рылся в архивах, изучал старинные источники. Конечно, ошибок и неточностей в таком издании не избежишь; и тем не менее… Совсем по-другому отнеслись к книге коллеги и сослуживцы Горловского — они подвергли ее сокрушительному разносу. Я недоумевал: почему так? Не настолько она плоха, чтоб выливать на автора ушаты критической желчи. Павел Петрович подумал и ответил:
— Не любят его… так же, как тебя… потому что много работает. Кто много работает — многим помеха; так уж устроено… Только ты это не слышал.
В другой раз он сказал:
— У кого талант, того не любят. — И добавил: — Бедный всегда завидует богатому.
Как всегда, он был прав. И, как всегда, выразил по-своему. Увы, соревнование в творческой среде все еще часто подменяется завистью и недоброжелательством. Человеческая психология, вероятно, еще долго будет заставлять желать лучшего.
Еще из повседневных бесед:
— Напор — это хорошо. Человек должен быть с напором. Я давно за тобой наблюдаю: то в одну сторону ударишь, то в другую. И где ударишь, там и пробоина…
— Это хорошо или плохо?
— Для хорошего дела — хорошо.
Слово не воробей, вылетит — не поймаешь, учит народная мудрость. Однако бажовские байки были таковы, что надолго отлагались в памяти. Иной раз, может, и хотел бы забыть, да не забудешь.
«Об землю-то обопрешься — выше взлетишь».
«На смелого и собаки не лают».
«Брюхо не потеха, а делу помеха» (вариант народного: толстое брюхо к работе глухо).
«Себе не лишка, другим — через край»
